Однажды к нам в Институт обратилась семья с восьмимесячным мальчиком. Он родился на 28 неделе беременности. Мальчик был дважды оперирован, однако неудачно. Заключительный диагноз — ретинопатия недоношенных, отслойка сетчатки обоих глаз. Потом была выявлена тугоухость с обеих сторон 4-й степени.

Мальчик живет с мамой, бабушкой и дедушкой. Бабушка, узнав о слепоте мальчика, настояла на том, чтобы дочь не отказалась от него. Однако она не была готова к тому, что, как выяснилось потом, ребенок еще и не слышит. Мама мальчика стала собирать документы, чтобы отдать ребенка в Дом малютки. При этом она боялась лишний раз подойти к ребенку...

Какой же он, невидящий, неслышащий мальчик, у которого всего несколько простейших погремушек, и к которому взрослые подходят главным образом лишь для того, чтобы накормить, переодеть, уложить спать? Какой он, этот мальчик, живущий в атмосфере боли, порождающей взаимные обвинения?

Он оказался совсем не таким, каким я его себе представляла. Постоянно встающий на коленях у мамы, требующий криком, чтобы его водили по полу, держа за обе руки. С пухлыми щеками, крупными, чуть оттопыренными ушками, огромным тяжелым лбом. Я беру его на руки и в первый раз в жизни чувствую совершенно особое качество тела. Секундное напряжение сменяется абсолютной текучестью. Ни в одном участке тела не остается напряжения. Он не ощупывает меня, не протестует. Скорее впитывает меня, становится мною. Я поднимаю его над собою, он «летает» на моих вытянутых руках, я слегка его подбрасываю, мягко прижимаю к себе, опять поднимаю над собой и смотрю в его глаза. Он улыбается мне ответной улыбкой, и я чувствую его взгляд — он смотрит мне прямо в глаза.

Лишь через неделю мы смогли предложить им помощь на дому, когда бабушка поверила, что не желание «полюбоваться на чужую беду» движет нами, что ее внук нравится, вызывает восхищение, что им можно заниматься.

Когда я первый раз приехала домой к Никите, первое, что бросилось в глаза — в квартире ничто не говорило о том, что в доме есть маленький. Почувствовав мой вопрос, бабушка сказала: «Мы ведь собираемся его отдавать». Я не стала обсуждать эту тему, мы просто договорились о том, что раз в неделю я буду приезжать и заниматься.

Я никогда не осуждала их за решение отдать ребенка в Дом малютки. Просто, занимаясь с Никитой, я показывала, что реально можно с ним делать, подчеркивала его успехи, которые становились все более очевидными. С другой стороны, мне казалось важным помочь маме перейти от состояния жертвы к активной ответственности за свою судьбу. Мне хотелось, чтобы она не боялась выразить свое чувство любви к мальчику, чтобы она вышла из комнаты, где лежала, глядя в потолок… Я рассказывала ей о других детях, с которыми занимаюсь, об их проблемах, поисках. Мы говорили о судьбах людей со слепоглухотой, а также о том, как часто не складывается жизнь у людей без каких-либо нарушений, и как часто они не используют своих шансов.

Приступая к занятиям с Никитой, мы верили, что сможем выстроить для ребенка человечные условия повседневной жизни, где сосуществуют традиции, порядок, ритм — с изменениями, детские игрушки — с предметами домашнего обихода, теплота знакомого прикосновения — с неожиданностью руки гостя, запах обеда — с приносимым ветром запахом таящего снега...

Каждое занятие с Никитой начиналось с движений. Совсем не сразу мне удалось убедить бабушку разрешить заниматься с мальчиком на полу, не боясь простуды или микробов. Как правило, мы упражнялись сначала в крупных движениях всем телом, осваивая пространство квартиры во всех ее измерениях. Это были ползание и ходьба с громким постукиванием каблуков (вперед — назад — вправо — влево) и изменением положения сопровождающей ощупывающей руки, полеты на вытянутых руках, кувырки, съезжание с моих ног и т.д. Затем наши движения становились все меньше и постепенно переходили в движения отдельных конечностей и, наконец, в пальчиковые игры. Другое «пространство», с которым Никите предстояло знакомиться — это его собственное тело. Третье «пространство» — тело взрослого, с которым Никита занимается. В этих трех «пространствах» мы и учились двигаться, ощупывая руками, ногами, пальчиками…

Сейчас Никите 1 год и 4 месяца. Он самостоятельно ходит, сам освобождаясь от поддерживающих рук взрослого. Он ходит «лбом» вперед, не ощупывая пространство, а наоборот, тесно прижав руки к телу. В его лице — напряжение, в котором соединились страх и решимость.

Развитие движения переустроило все чувства. Его руки стали активно ощупывающими: он точно обнаруживает колесико на нижней стороне машины. Он научился сам пальчиком нажимать кнопку на машине, которая может остановить или включить ее.

Никита порой ложится животиком на колонку магнитофона и танцует всем телом. При этом одна рука его может нажать на кнопку и включить кассету.

Он использует движения для выражения своего желания: трогает свою одежду и улыбается, когда ему нравится его фактура. Он точно находит любой предмет на своем теле или упавший из рук на пол. Он явно начал реагировать на свет фонарика: сосредотачивается и улыбается в ожидании…

Сначала все мои занятия проходили без мамы, а бабушка только смотрела. В какой-то момент мы решили заснять фрагменты занятий на видеокамеру — и в первый раз мама осталась. Впервые она стала задавать вопросы. Она испуганно говорила о том, что у него, возможно, какие-то проблемы с ногами — и показала, как она с ним ходит: не сгибаясь, своими привычными большими шагами, практически волоча Никиту. Мы подарили ей видеокассету с записью наших занятий.

С этого момента что-то произошло. Столько новых игрушек дарила ему мама — машинки, вибрирующие и светящиеся, которые двигаются поблизости; колечки, мячики, мягкие игрушки; плюшевая одежда, при виде которой Никита радостно улыбался. Никита стал лучше и с удовольствием есть, спокойнее спать. У него появились ямочки на щечках. А однажды, сидя у мамы на руках, он взял ее за уши обеими руками, притянул к себе и поцеловал в губы…

Сейчас это «мамин» ребенок. Просыпаясь утром, он просовывает руку сквозь решетку кровати и гладит ее по волосам. Он ищет именно ее, когда возникают затруднения.

У него изменились отношения со мной. Раньше стоило мне, придя, дотронуться до него, как он начинал сиять, разворачивался всем телом и обнимал меня за шею.

После первого поцелуя мамы, когда я пришла и, как обычно, взяла его на руки, он горько заплакал. Он не отталкивал меня, а обреченно рыдал. И потом заснул у меня на руках. Мы в этот раз ничем не могли заняться.

В следующий раз он только плакал, он явно искал маму и протестовал против моих рук. Они перестали быть нужными…

Оглядываясь назад, я не перестаю удивляться тому, какую огромную внутреннюю силу имел этот маленький, казалось бы, совершенно беспомощный мальчик, родившийся в семье, не готовой к его принятию. Ведь, что он сделал? В бабушке, прямой, резкой, вдруг в какой-то момент появился вопрос, обращенный ко мне: «Скажи, какая я?» Дедушка, возвращаясь с работы, удаляется с Никитой в комнату, где они в отсутствие мамы и бабушки валяются на диване, проявляя нежности: Никита ползает по деду, кусается, смеется, дед подбрасывает его, щекочет, дует на него.

А мама… у нее изменился даже характер прикосновений. Она активно вглядывается, вслушивается в мальчика. Неопределенность будущего как будто отступила. Что-то происходит с ее внутренними чувствами.

…Я часто вспоминаю эту историю с Никитой, показываю видеозаписи занятий с ним. И каждый раз вижу, с каким с напряженнейшим вниманием смотрят эти записи и дети, и родители, как они радуются успешности действий незнакомого мальчика. А однажды молоденькая мама здоровой девочки с неожиданной твердостью сказала: «Я бы тоже выпрямилась…»